Внезапно стукнул в голову вопрос — а что такое вообще сексуальная привлекательность? Женская, разумеется, с мужчинами чуток проще.
Это ведь не красота как таковая, не молодость и не физическое здоровье (хотя, безусловно, в сексуальном коктейле эти ингредиенты присутствуют в большом количестве). Но еще там, похоже — щепотка чего-то очень трудноопределимого, настроенного в резонанс с мужским к себе вниманием.
И это самое трудноопределимое — не заменят никакие солярии, а также надутые силиконом молочные железы и губы. Они, конечно, могу исправить недостатки фигуры и придать даме некую “ухоженность”, столь часто поминаемую в глянцевых журналах, но этот самый секретный ингридиент, пожалуй, не научились пока производить искуственно, в пробирке.
Это самое волшебное нечто туманит головы самым умным, выдержанным и прочнейшим образом женатым мужикам. И к вульгарным штукам вроде готовности к публичному заголению и доскональным знаниям в постельной акробатике это, разумеется, несводимо.
Я боюсь давать тут примеры, потому что тут же набежит толпа людей доказывающих что вот как раз это — не разу не сексуально и вообще, у них другие вкусы. Так оно и есть. У людей разные вкусы — и это замечательно, иначе бы человечество не выжило в том разнообразии что есть сейчас.
Но секретный ингредиент все-таки существует, и растворен он в женщинах совсем в разной степени. Французское слово шарм, кстати, означает именно магию, способность переступить порог обыденности и очаровать, влюбить в себя.
У Пелевина в “Священной книге оборотня” этот эффект замечен и развит до вполне фантастических пропорций — там лисы-оборотни это сверхженщины, обладающие от природы не просто случайно дозой секретного ингредиента, а умеющие его свободно, если так можно выразиться — вырабатывать.
В каждой женщине есть зеркало, с рождения установленное под определенным углом, и, что бы ни врала индустрия красоты, изменить этот угол нельзя. А вот мы, лисы, можем регулировать угол наклона своего зеркала в весьма широких пределах. Мы можем подстроиться практически под любого велосипедиста. Здесь внушение работает пополам с кокетством: хвост остается под одеждой, и мы помогаем себе его действием только чуть-чуть. Но любая лиса знает — в этом «чуть-чуть» все дело.
Специально для этих записок я перевела отрывок из воспоминаний графа де Шермандуа, известного авантюриста восемнадцатого века, в которых он запечатлел для истории сестричку И Хули. Шермандуа встретил ее в Лондоне, где спасался от ужасов революции. Между ними завязался роман, но конец у него был несчастный — граф при странных обстоятельствах умер от разрыва сердца. Вот как граф описывает ту секунду, когда лиса поворачивает свое зеркальце, направляя луч отраженного света прямо в глаза жертвы:
«Не могу сказать, что она была особенно хороша собой. Когда мне доводилось увидеть ее после долгой разлуки, я поражался, как могло это маленькое сухое существо со злыми глазами сделаться для меня всем — любовью, жизнью, смертью, спасением души. Но стоило ей поймать мой взгляд, и все менялось. Сначала в ее зеленых глазах появлялось как бы испуганное сомнение в том, что она любима. То, что любить ее не за что, было в эту минуту очевидно, и каждый раз я испытывал волну жалости, переходящей в нежность. А она впитывала эти чувства, как губка вино, и сразу же расцветала мучительной, сводящей с ума красотой. Короткий обмен взглядами менял все. За минуту до него я не понимал, каким образом могла эта некрасивая, в сущности, женщина увлечь меня, а после — не мог взять в толк, как можно было хоть на минуту усомниться в волшебной силе ее черт. И чем дольше я глядел в ее глаза, тем сильнее делалось это чувство, доводя меня до исступления, до физической боли — словно она просовывала кинжал в щель стены, за которой я хотел спрятаться, и несколькими движениями лезвия расшатывала кладку до такой степени, что стена рушилась, и я вновь стоял перед ней нагой и беззащитный, как ребенок. Я изучил эту метаморфозу в совершенстве, но так и не научился понимать природу огня, спалившего дотла всю мою душу»
